Каша в голове⁠⁠

Я продолжал ездить на раскопки каждое лето. Для первокурсников они были обязаловкой, а для меня – без году выпускника – любимой отдушиной. Да и профессор Плужков был рад добровольному помощнику. В этих маленьких экспедициях по глухомани царила особая атмосфера.

Июль спустили коту под хвост – первый курган в полях оказался пустышкой. Но компания подобралась хорошая, поэтому, кроме профессора, никто ни о чём не жалел. Берег реки, костёр, гитара, деревенский самогон – что может быть лучше? Девушек, по традиции, было мало – в этом заезде всего одна, и та замужем. За романтикой пришлось бы топать в деревню часа полтора. Плужков такие походы не одобрял, однако щуплый очкарик Митя отсутствовал уже третью ночь.

– К бабе ходит! – авторитетно заявил Макс.

– В шахматы играть? – усмехнулся его сосед по общаге Лёха.

– В тихом омуте... – многозначительно улыбнулась Вера.

– Рыжий, с тебя допрос с пристрастием! – не унимался Макс. – Ты же с ним спишь...

– В одной палатке! – уточнил я, демонстративно нахмурившись.

– А хрен вас, аспирастов, знает! – заржал Лёха, тут же награждённый моим подзатыльником.

– Ты всё-таки в аспирантуру собрался? – каким-то мечтательным тоном спросила Вера, разглядывая меня в прицел тлеющей веточки.

Интересно, как муж отпустил её с дюжиной парней и не старым профессором к чёрту на рога? Ведь мог увязаться следом. Плужков был бы рад ещё одному «младшему научному сотруднику».

– Пока не решил, – пожал я плечами, разглядывая отражение костра в красивых янтарных радужках.

– Наливайте, что ли... – угрюмо процедил замотанный в одеяло профессор, вынырнув из темноты.

По палаткам разошлись сильно за полночь. Быстро засыпать я не умел, даже после тяжёлых физических нагрузок. Задремал только с рассветом, и сразу приснилась Вера. Она стояла посреди поля, укрытая длинной накидкой. Под босыми ногами вились стебли каких-то растений. Вера улыбнулась, и с неё медленно поползла вниз светлая ткань...

Я резко проснулся. Захотелось придушить неуклюже ввалившегося в палатку Митю. Лохматый отличник был весел и возбуждён – то состояние, когда человека тянет поделиться. Надо ловить момент.

– Где пропадал?

Первокурсник от моего вопроса чуть не подпрыгнул. Потом загадочно улыбнулся и полез в спальный мешок.

– Серьёзно! – не отставал я. – Плужков уже ментам звонил.

– Дозвонился? – издевательски уточнил мой сосед.

– Да иди ты! Тоже мне, интрига.

– Понимаешь, Родь... Такого не расскажешь. Могу показать.

Своё имя я не любил. Не только из-за вечных ассоциаций с Достоевским. Оно казалось мне не подходящим к нашему миру и времени. Поэтому для всех знакомых я был просто Рыжим. И только Митя считал прозвища чем-то недостойным и упорно звал по имени.

Следующее утро посвятили сбору лагеря и подготовке к отъезду. После обеда двинулись в Кашиновку, с грустью оглядываясь на полюбившийся кусочек речного берега. Пока грузились в институтский ПАЗик, Митя повесил на шею мой фотоаппарат и наплёл Плужкову, что хочет поснимать красивые места, а вечером за ним приедет мать. Договорился и насчёт меня в качестве охраны. Профессор со скрипом согласился, строго велев отзвониться из дома. Мы махнули вслед отъезжающему автобусу и побрели по деревне.

Из жилых улиц осталась одна, вдоль разбитого асфальта. Ближайшая школа и фельдшер – в крупном селе в десяти километрах, в чахлый магазинчик завозили продукты раз в неделю. Но почему-то Кашиновка не вызывала ощущения тоскливой безнадёги, как прочие умирающие посёлки. Наверное, всё дело было в палитре. По странной традиции, все дома и заборы тут красили в яркие осенние оттенки. Жёлтые, оранжевые и зелёные доски здорово выцвели, но продолжали создавать ощущение уюта.

Встретилась бабуля, у которой мы пару раз покупали самогон. Она приветливо поздоровалась и вручила нам банку молока и кулёк пирожков. Это было кстати, потому что за сборами никто не думал о завтраке, а время близилось к ужину. Перекусили на лавочке у крайнего дома, дальше дорога через засеянные поля уходила к трассе. Деревню и пашни со всех сторон окружала густая стена леса. На обочине торчал указатель. Слово «Кашиновка» разместилось не по центру, слева явно были закрашены буквы.

– Нижняя? – предположил я.

– Новая.

– Значит, где-то есть старая?

Мой проводник поправил лямки рюкзака и бодро зашагал к ближайшей опушке. Лес у реки, где мы стояли лагерем, был редким и молодым. Здесь же деревья и кусты сплетались в густую чащобу. Я едва поспевал за угловатым юношей, ловко огибающим непролазные места. Первокурсник уверенно вёл по известным только ему ориентирам. Впереди замаячил просвет, и мы остановились.

Из кустов открывался вид на огромную поляну, с которой уходили две узкие просеки. Земля была вспахана и густо зеленела вязью каких-то бахчевых культур.

– Тыквы, – шепнул Митя.

– А давно они вне закона? Почему в лесу-то?

– Где живут, там и сажают.

– Кто?

Парень помолчал, словно прикидывая, можно ли доверить мне важную тайну.

– Вон там у них землянки, – он махнул в сторону левой просеки. – А правая дорога – к «святому месту». Хрен его знает, кто они. Индейцев каких-то напоминают. С нашими редко общаются, торгуют дичью и урожаем.

– Староверы?

– Похоже. Но не то. Сам увидишь.

– А ты-то у них что забыл?

Митя важно прищурился:

– Я им скоро своим стану.

Начинало вечереть. Я думал, как буду выбираться из леса в темноте. Очкарик может заночевать у дружелюбных к нему сектантов, но меня такой ночлег не устраивал.

Слева послышалось мелодичное пение женских голосов. Звук постепенно нарастал, в просеке замелькал приближающийся свет и заплясали тени. Я понял, что нужно молчать и не высовываться. На поляну вышли пятеро девушек в одинаковых холщовых одеждах до самой земли. Они держали в руках керосиновые лампы и стройно выводили красивую песню на неизвестном языке. Теперь я понял, почему их сравнили с индейцами. Смуглая кожа девушек была с каким-то особенным медным оттенком. В распущенных каштановых волосах огоньки отсвечивали красноватыми бликами. Певуньи медленно разошлись по всей поляне, поставили лампы на землю и вдруг, оборвав песню на высокой ноте, скинули с себя одежду. Это выглядело так завораживающе, что я невольно потянулся к фотоаппарату. Схватив мою руку, Митя показал костлявый кулак.

Девушки между тем улеглись на зелёные переплетения тыквенных лоз и начали изящно и плавно извиваться. Казалось, что колючие листья и стебли вовсе не ранят их кожу, а ласково оплетают конечности и расползаются по стройным телам. Лишь мерное шуршание зелени и шумное дыхание девушек нарушали тишину. Это выглядело странно и невероятно возбуждающе. Я надеялся, что в общем шуме никто не услышит моего оглушительного сердцебиения.

– Вон та, в центре, моя невеста, – неожиданно шепнул покрасневший Митя. – Придётся тебя пригласить…

***

Сентябрь выдался погожим и тёплым. Последний учебный год затянул в привычную рутину, и я почти забыл о невероятном зрелище посреди леса. С Дмитрием мы, как и до раскопок, особо не общались. Но ближе к концу месяца он подошёл ко мне в коридоре института и прямо спросил:

– Едем?

Неужели это всё не приснилось? Нагие красавицы на бахче, отшельники в лесу, предстоящий обряд… Обделённый женским вниманием «буквоед», готовый броситься в любые объятия, породниться с чуждой культурой и неизвестным народом… Но, надо признать, невеста была хороша. Почти как Вера… Может, Митя оказался единственным, кто не побоялся сделать правильный выбор? Тот самый, который «по зову сердца»?

Любопытство победило во мне все разумные опасения, и следующий вечер я уже встречал на лесной поляне с десятками смуглых людей в домотканых и меховых одеждах. До Кашиновки мы добирались полдня на автобусах и попутках. По дороге «жених», как мог, уклонялся от моих вопросов, но кое-что я всё-таки уяснил. К тыквам у странного племени было особое отношение. То ли они выручали предков в голодные годы, то ли в лесу ничего больше не росло. Веками простые схемы выживания обрастали сакральностью – такое бывало во всех культурах. А свадьбы часто выпадали на праздники урожая и проводы лета.

«Святое место» оказалось поляной размером с хоккейную коробку. В центре были сложены пёстрые тыквы, накрытые расшитой холстиной – что-то вроде алтаря. Праздничная возня напоминала смесь цыганского табора и коммуны хиппи. Голову засорял непонятный галдёж с вкраплениями русских слов. Дети украшали и без того живописные осенние кусты лентами и венками. Женщины стелили на землю скатерти, расставляли грубую глиняную посуду с угощениями. Мясного в рационе не наблюдалось, зато веганы остались бы довольны. Похоже, выращивали здесь не только тыкву. Или покупали в Кашиновке недостающие продукты вместе с керосином. Многочисленные лампы мерцали повсюду, заменяя костры и факелы – лесные жители всерьёз опасались пожаров.

«Молодые» появились на поляне с началом сумерек. Из-за неяркого света керосинок, расставленных на земле, в улыбках гостей чудилось что-то хищное. Только Митя улыбался искренне и глуповато. Без очков его лицо казалось совсем детским и выделялось бледным пятном среди новых сородичей. Местная одёжа висела на тощих плечах нелепым балахоном. Интересно, могли его чем-нибудь накачать?

В торжествах не оказалось какой-то особенной экзотики. Испытания жениха, песни-пляски, венчание под забавным плетёным пологом. Осыпали молодых, конечно, тыквенными семечками. Что-то в этой весёлой вакханалии казалось неестественным и наигранным. Как будто народ собрался тут не ради свадьбы и с нарастающим нетерпением ждал «основного блюда». Я старался держаться в стороне и не рискнул пробовать местные угощения.

Отец невесты с ещё одним дюжим старцем принесли огромную тыкву и бережно водрузили на «алтарь». Молодожёны встали позади, лицом к собравшимся. В руках у Мити блеснуло нечто среднее между лопаткой и ножом мясника. Под одобрительные возгласы гостей он поднял инструмент и с треском взломал тыквенную корку. Похоже, это был самый дурацкий свадебный торт в мире.

Вырезав «макушку» рыжей великанше, жених засунул руку по локоть в рыхлую мякоть и начал выскабливать и месить. Брызги, ошмётки и семечки полетели во все стороны, пачкая его лицо и одежду. Как следует перемешав внутренности тыквы, Митя торжественно передал нож-лопатку супруге и опустился на колени слева от «алтаря». Его голова оказалась вровень с гигантским плодом. Я чувствовал странное нарастающее беспокойство, но вмешиваться в происходящее не решался.

Красивое лицо невесты с самого начала торжества не тронула ни одна эмоция. У многих народов свадьба считалась символической смертью девушки для старой семьи и рождением для новой. Судя по радостному блеску в глазах, избранница Дмитрия, наконец, родилась. Собравшиеся затихли в ожидании.

Подойдя к жениху сзади, невеста взмахнула инструментом и ловко снесла верхушку черепа. Лицо парня дрогнуло, улыбка скривилась, а по бледной коже зазмеились кровавые ручейки. Девушка принялась сосредоточенно перемешивать содержимое головы, не обращая внимания на тёмные брызги. Тишину нарушало только влажное хлюпанье и поскрёбывание металла по кости. Затем той же лопаткой девушка переложила серо-вишнёвую массу в тыкву и продолжила смешивание в её недрах.

Я наблюдал в каком-то тупом оцепенении. Всё происходило так быстро и казалось настолько абсурдным, что панике никак не удавалось пробиться сквозь толстый слой шока и любопытства. Остальные, наоборот, оживились. Женщины затянули красивую песню, мужчины посмеивались, дети весело хлопали в ладоши. В руках собравшихся замелькали пузатые миски, сделанные из маленьких тыкв. Первую порцию получил виновник торжества, чьё тело чудом до сих пор не повалилось на землю. Невеста щедро наполнила череп тыквенно-мозговой «кашей» и приладила срезанную макушку, словно крышку на чайник. Один глаз Мити закатился, склера стремительно желтела. Второй вывалился напрочь, из пустой глазницы выползала густая масса яркого кирпичного цвета. Только сейчас тело скрутила первая судорога. Увидев, как труп дёргает руками, гости радостно загалдели и поспешили к «алтарю», протягивая пустые миски. Кто-то из детей уставился на меня и дёрнул взрослого за рукав. Паника, наконец, победила…

Я подхватил две ближайшие керосиновые лампы и с криком швырнул в разные стороны. Пламя с энтузиазмом встретило сухие кусты. Толпа отозвалась истеричным воем…

***

Не помню, как я бежал через лес, как выбрался на трассу. Была ли за мной погоня, или чёртовы мозгоеды слишком озаботились тушением пожара? Какой-то дальнобойщик подбросил до самого города, пришлось отдать ему фотоаппарат. Жаль, что я не снимал. Кто мне теперь поверит?

Неделю я отсиживался дома, напиваясь до чёртиков и ожидая визита полиции, но ничего не происходило. В институте никто не знал, куда и с кем уехал нелюдимый отличник. Никто не интересовался его жизнью больше, чем требовалось для насмешек. Постепенно и мне всё это начало казаться наркотическим бредом. Но я был уверен, что ничего не выпил и не съел на поляне. Может, какой-то газ или гипноз? Массовое помешательство?

Участковый появился в институте через несколько дней, сопровождая худощавую женщину в больших тёмных очках. Вместе они прошлись по преподавателям и однокурсникам Дмитрия. Я старательно избегал контакта, наблюдая издалека. Напоследок поговорили с профессором Плужковым. Он мрачно выслушал, покивал головой и посмотрел в мою сторону… Сдаться или бежать? Кто поверит в бредни про тыквенных каннибалов из леса, в которые я и сам уже не слишком верил?

Выпив чашку кофе в буфете и собравшись с мыслями, я вышел из главного корпуса и быстрым шагом направился к остановке. По пути кто-то крепко схватил меня за локоть.

– Родя! Свадьбу сорвал и не извинился…

Я поднял глаза и подавился вдохом. Знакомый голос, знакомая куртка на угловатой фигуре, знакомые русые пряди неряшливо торчат из-под шапки. Только на лице вместо привычных очков – солнцезащитные. А наивную детскую улыбку сменила жестокая ухмылка.

– Ты… где был? – с трудом выдавил я.

– Дома. Уговаривал родню не судить тебя строго. Чуть весь лес не спалил, псих.

Я понемногу успокаивался. На покойника Митя не походил, червями не сыпал, гноем не брызгал. Даже не вонял. Осмелев окончательно, я схватил его за рукав:

– Пошли! Твоя мать приходила с полицией.

Парень резко вывернулся:

– У нас другая семья, другой закон!

Он снова хищно ухмыльнулся. Я начинал злиться.

– Меня посадят, придурок! Они думают, что я тебя убил!

«Убитый» вдруг наклонился ко мне и прошептал в самое ухо:

– Да если б только меня…

Внутри что-то оборвалось – никогда не понимал этой фразы, но по-другому ощущение не передать. Я врезал кулаком по гадкой ухмылке и навалился сверху на упавшего, пытаясь сорвать шапку или очки. Митя (или кем он теперь был?) показывал настоящие чудеса ловкости. Худое тело извивалось, словно ожившие тыквенные плети… Слабый соперник быстро сдулся, но намертво заблокировал голову скрещенными руками. Я схватил его за тощие плечи и начал колотить затылком об асфальт. Рядом кто-то нецензурно заорал, меня оттащили и уткнули лицом в землю, больно заламывая локоть. Митю поволокли в другую сторону.

– Сержант, машину давай! Драка у института, – прокричали над ухом.

В ответ захрипела рация. Я протянул свободную руку к тёмной лужице на том месте, где колотил головой очкарика. Густая кашица кирпичного цвета. С парой тыквенных семечек…

Вечером меня, наконец, привели из камеры в кабинет. Перечитывая мои показания, участковый иронично поднимал брови и качал головой. История и правда выглядела нелепой, несмотря на то, что я сгладил самые безумные углы.

– Итак, – заговорил лейтенант, по-прежнему глядя в бумаги, – сектанты из леса поклоняются тыкве и вербуют пришлых? У них и следует искать Дмитрия Хрумина?

Я кивнул. Представитель закона порылся в ящике стола и расстелил перед нами карту.

– Вот Кашиновка. Вот лес, вот поля. Там же, где и сейчас. И никакой Старой Кашиновки. Гуглы с яндексами могут не знать, но этой карте уже полвека.

Я пожал плечами:

– Может, они и раньше прятались?

– Может. Только и в «Новой» Кашиновке не в курсе почему-то.

– Уговор такой, вот и не выдают…

Я всё меньше верил, что допрос закончится для меня хорошо.

– Допустим, – кивнул участковый. – А Хрумин-то сектантам зачем? Всякие староверы не жалуют чужаков. Денег с него поиметь? Он не из мажоров, с матерью-одиночкой жил.

– А вы у него и спросите! – вспылил я.

– Обязательно спросим. Как только найдём.

Внутри резко похолодело. В машине меня везли одного. Я был уверен, что Митю доставили в отделение как-то иначе.

– С драки его не привозили? – мой голос заметно дрожал.

– С какой ещё драки?

– Ну меня же задержали… За что-то...

Участковый молча побарабанил пальцами по столу, потом снова полез в ящик и положил передо мной пакет с фотоаппаратом:

– Узнаёшь?

– У меня был такой, – проговорил я почти шёпотом. – Дальнобойщику отдал…

– Он твой, судя по отпечаткам. А дальнобойщик… Этот, что ли?

В руках полицейского появилась пачка фотографий. Он положил на стол несколько, и я с трудом проглотил тошноту. Мужчина на фото был мёртв. Кровь из пробитого черепа забрызгала панель и стёкла грузовика.

– А эти сегодняшние. С пылу, с жару.

Новые фото ложились на стол, наполняя меня ужасом. Сквозь треснувшие очки смотрела застывшим взглядом знакомая худощавая женщина. Всё-таки Митя был на неё очень похож… Участковый протянул мне карандаш:

– Выкинь всю эту кашу из головы и пиши-ка чистосердечное. Заодно поведай, где студента прикопал. Глядишь, зачтётся.

Пустота жгучим холодом разливалась внутри, перехватывая дыхание. Мотивы, возможности, улики – всё это осталось в киношных детективах. Полиции хватило снимков с дешёвой «полузеркалки» и недели запоя без свидетелей. Немолодому лейтенанту светила звёздочка за поимку серийного… Стоп. Но ведь женщину убили, когда я был в камере!

Выкинь кашу из головы…

Я поднял взгляд на ехидно улыбающегося человека:

– Можно личный вопрос? Почему у вас глаза такие жёлтые?

– Печень барахлит, – отозвался участковый и улыбка расплылась ещё шире, угрожая порвать тонкие побелевшие губы.

Карандаш вошёл в глаз с отвратительным чавканьем. На моё лицо и руку брызнуло горячим, но я был уверен, что это не кровь. А если вытащить деревянный стержень, то на пол посыплются крупные белые семечки. Пустота прорвала последнюю плотину в голове и затопила пространство полностью, лишая меня сознания…

***

Я не псих! Теперь я уверен в этом! Сколько я тут торчу? Год? Два? Чёртовы таблетки... А доктор удивил! Маскироваться так долго и так глупо выдать себя… Выходя из моей палаты, зацепился карманом за ручку двери и немного просыпал. Именно! Тыквенные, сука, семечки! Кто в здравом уме будет их жрать?! Может, это намеренная провокация? Тогда я готов купиться. Обратного пути нет, надо мной давно занесена лопатка… Доктор молод и полон сил, одного карандаша может и не хватить. Тот, что прикидывался участковым, тоже не сдох. Отделался глазом. А теперь этот, в белом халате, так же дрыгается на полу. Покараулю тут, в его кабинете. Если надо, добавлю. Пока загляну в мою папку. Как раз лежит на столе. Интересовались мной, твари? Каши захотелось?!

«…Тело Хрумина было найдено через месяц после помещения Р. в спецлечебницу. Опознание затруднено, отпечатки и ДНК в базах отсутствуют, единственный родственник убит…»

«…Хрумин был невероятно похож на свою мать, даже разыгрывал соседей с переодеванием…»

«…любопытные фото профессора Плужкова. У черепов из кургана одинаково срезана верхушка. Кость изнутри покрыта бороздками, напоминающими царапины…»

«…окрестности Кашиновки объявлены заповедником, дальнейшие раскопки запрещены…»

Порывшись в карманах белого халата, я вытащил телефон. Среди недавних вызовов нашёлся знакомый номер. Было поздно, поэтому сонный голос ответил не сразу.

– Здравствуйте, доктор. Срочное дело?

– Михал Саныч, это я…

– Родя! – голос Плужкова задрожал. – Ты сбежал? Украл телефон? Родя, в том лесу действительно происходит странное. За пару лет без тебя я кое-что накопал. Область ставит палки в колёса, но я связался с Москвой. Мы тебя вытащим, слышишь? Только потерпи.

– Я…

– Родион!.. Ты ведь не наломал дров? Сейчас приеду. Просто жди!

Я выронил телефон и покосился на доктора. По полу вокруг головы расползалось тёмное пятно, похожее на обыкновенную кровь. Я уселся рядом и стал просто ждать.